Не отвечая, Марта заглянула в его бегающие глаза. Они были беспокойные и злые, возбуждённые и как будто голодные.
Она переминалась с ноги на ногу, пока его стальные пальцы сжимали её плечо, и пыталась понять выражение его глаз.
- Alors (ну и что)! – сказала наконец она и засмеялась, потому что девушки в их квартале всегда отвечали «alors!» и смеялись, когда молодые люди говорили им «je t`aime!».
- Я пойду с тобой потом, ночью, в твою комнату, – почти мрачно продолжал Жак, – и останусь с тобой – понятно?
Теперь Марта не смеялась: предложение оказалось серьёзным. Жак собирался не только провести с ней ночь, а остаться жить с ней – стать её постоянным любовником.
Такого с Мартой ещё не случалось. Она легко могла бы завести любовника, но почему-то жила одна.
Смогут ли они работать вместе в таком трудном номере, если она ему откажет? Нельзя выступать на трапеции с партнёром, который таит на тебя обиду.
А кроме того, Марта чувствовала, что было бы стыдно отказать прекрасному акробату в таком пустяке, как любовь!
К тому же Жак может вообразить, что она невинна и ничего не знает о жизни, а когда вам семнадцать, можно ли мириться с мыслью, что вас считают невинной? И после долгой паузы она сказала:
- Tiens (послушай)! Я хочу купить что-нибудь на ужин.
А Жак ответил:
- Ну что ж, я пойду с тобой!
Они купили сыра, салата, редиса, яиц, пирожных с кремом и апельсинов – великолепный ужин; с ворохом пакетов и бутылкой вина в руках они поднялись по бесчисленным лестницам, ведущим во временное жилище Марты.
Внизу под ними в мягких сумерках светились огни Марселя, как глаза дружелюбных зверей, а в мансарде разливался горячий и сладкий запах герани, как будто цветы на подоконнике хранили солнечное тепло.
Они ели и пили, смеялись и спали, а утром вернулись в цирк.
После этой ночи Марте стало легче работать с Жаком. так или иначе, она всегда знала, что сделает Жак в следующую минуту. Это знание давалось её без труда. Её жизнь напоминала ритмический танец, который она видела в детстве на стене.
Но Жак, казалось, совсем не изменился. Часто он точно так же раздражался, а в его глазах таилось странное выражение – недоброжелательность, что-то почти похожее на зависть, которое Марта не понимала.
Папаша Мартен был ими доволен и стал платить им больше. В цирке на их долю выпадал самый большой успех; только клоун с мировой известностью, который как-то приехал к ним погостить, затмил их на время.
Однажды этот великий гений соизволил заговорить с Мартой. Он сказал ей:
- Хотел бы я посмотреть на птичку, которая смогла бы научить тебя чему-нибудь!
Жак сердился, когда ему повторяли слова знаменитого клоуна о Марте, потому что о Жаке он не сказал ничего. А ведь Жак мог висеть на трапеции, держась одними зубами, и вообще был единственным человеком во Франции, а может быть, и во всём мире, который выполнял такой трюк.
На следующий день Жак подошёл к Марте и сказал:
- Марта, будем выступать без сетки. Я уже предупредил папашу Мартена. Такие вещи устарели. Зрители не получают удовольствия. Им нужны острые ощущения. До моего прихода сюда я никогда не видел, чтобы пользовались сеткой помимо тренировок. Если выступать с сеткой, то, собственно говоря, чем я лучше какого-нибудь молодого человека, поднимающегося по лестнице метро?
Марте вдруг стало нехорошо, её залихорадило, но, конечно, она согласилось. Не могла же она допустить, чтобы Жак чувствовал себя не лучше молодого человека, поднимающегося по лестнице метро.
Мамаша Мартен очень рассердилась, узнав, что сетку решили убрать.
- Это всё прихоти этого молодца,– сказала она Марте. – Если ты не хочешь, можешь не соглашаться. Папаша Мартен тебя поддержит.
Но Марта уже согласилась, потому что, приняв мужчину в сердце, нельзя не принять его малейшей прихоти.
Теперь представления давались ежедневно, а по воскресеньям, четвергам и субботам – по два представления; на следующей неделе они покидали Марсель.
Теперь Марта тщательнее обычного натирала подошвы своих мягких туфель канифолью и дела более глубокий вздох перед подъёмом по верёвочной лестнице. Немного дольше, чем раньше, стояла она, прямая и стройная, успокаивая неустойчивую лестницу, прежде чем пригнуться для равновесия и пропустить Жака к трапеции.
Даже Жак двигался теперь медленнее, выполняя элементы своей опасной программы с изящной и обдуманной плавностью, пока Марта своим ровным счётом оберегала его и себя от опасностей; а под ними царила безмолвная пустота.
Теперь, оказавшись внизу, Марта больше прежнего любила землю.
Но кое-что она любила ещё больше, чем землю, даже больше, чем жизнь.
Когда Жак сжимал её в горячих объятиях, Марта отдавалась ему вся без остатка.
Об этой страсти Марта тоже никому не говорила. Были ночи, когда Жак не возвращался в мансарду; от этого Марта не переставала принадлежать ему, зато Жак принадлежал ей уже меньше.
Однажды, когда Марта находилась в стойле самого маленького и самого избалованного пони размером чуть больше собаки, которого она холила и ласкала с момента его появления, она услышала два мужских голоса. Должно быть, они, подумала Марта, облокотились спинами на загородку стойла; один из них был Жак, другой – велосипедист.
- Не понимаю, – говорил Адольф, велосипедист, – как ты терпишь, что эта девчонка всё время рядом с тобой, принимает твои аплодисменты; никогда не разберёшь, кого из вас ими награждают! Тебя, за твой номер – а любому ясно, что ты в нём главный, – или её за такое глупейшее простое балансирование! К тому же, уверяю тебя, с полной женщиной тебе будет безопаснее. Марта чересчур худа! Тьфу! Я вообще не стал бы выступать в паре. Моя-то девчонка – пустое место, всякому известно. Мне одному достаются все аплодисменты.
- Всё дело в этом куске тюля вокруг её талии, – беспощадно согласился Жак. – Зрители полагают, девчонка уже тем умнее мужчины, что носит юбку. Разве она могла бы выполнить то, что делаю я, – смешно от одной мысли! А вот я с одной рукой мог бы справиться с её работой!
- Для тебя это было бы сущим пустяком, – сочувственно ответил Адольф. – Но кто об этом знает? Грок ведь не знал этого, когда сказал Марте: «Хотел бы я посмотреть на птичку, которая могла бы научить тебя чему-нибудь!» Люди чересчур высоко ценят Грока, я всегда говорил! Мы могли бы делать то, что он, если бы нам это раньше пришло в голову!
Жак выругался, а потом продолжал в том же тоне:
- Эта крошка слишком глупа! Представь себе, мне пришлось сделать её своей любовницей, прежде чем я вообще смог с ней работать! Она мне мешала, потому что у меня уже была одна, и очень хорошенькая, к тому же я никогда особенно не увлекался женщинами.
- А я, – сказал велосипедист, – вообще их терпеть не могу.
И он стал долго и подробно объяснять, почему и что он предпочитает вместо.
Но Марта уже ничего не слышала о наклонностях велосипедиста, потому что уткнулась головой в шею Бобби, там, где грива росла гуще.
Бобби терпел сколько мог, потом он замотал маленькой головкой и нетерпеливо забил копытом: ему не нравилось, что на него навалилось дрожащее тело девушки, да и кому это могло понравиться.
Постепенно собеседники удалились от стойла Бобби, и послышался голос папаши Мартена:
- Марта! Марта! Чёрт возьми, куда делась девчонка? Ей пора на выход!
Только тогда Марта вышла из стойла Бобби и побежала в свою комнату. Она надела розовое трико и обернула талию кусочком тюля. Пальцы плохо слушались её, когда она застёгивала юбочку, но она не забыла, как обычно, тщательно натереть канифолью белые туфли из тонкой кожи.
Как обычно, по воскресеньям цирк был полон, правда, не настолько, чтобы не нашлось свободного места.
Марта выбежала на арену, не взглянув на окружавшую её стену добрых глаз. Зрители… Да, они смотрят на неё. Они платили за это деньги, но не они интересуют её.
Перед ней раскачивается верёвочная лестница – её работа.
Не глядя на бегущего рядом Жака, она видела его красивую, стройную, как у мальчика, фигуру, его гибкое и сильное тело.
Странно, это тело, которое настолько сливалось в объятиях с её телом, что она не могла различить биение своего сердца, больше ей не принадлежало! Она мешает ему, угрожает его успеху. Так вот что означал недоброжелательный взгляд его глаз.
Марта заскользила вверх по лестнице в обычном ровном темпе, но забыла сделать несколько глубоких вздохов, которые отец приучил её делать перед подъёмом. Сердце тяжело билось где-то в боку. На момент, когда она выпрямилась на лестнице-качалке, маленькое облако пеленой закрыло ей глаза. Как будто вокруг неё сгустился воздух. Но через секунду облачко рассеялось, и она начала считать.
Жак скользил за ней, как обычно, и, как обычно, по напряжению бёдер и спины, она поняла, что он благополучно уселся на трапеции.
Трапеция еле заметно раскачивалась в воздухе.
Жак всегда медлили минуты две, чтобы расслабиться, прежде чем приступить к выполнению упражнений.
Вот он уже стоит. Одна рука отпустила верёвки, и выплывает его тело, свисающее с трапеции; только её осторожное балансирование позволит ему вернуться.
Марта считала медленно и спокойно. Она не должна думать, только считать. Через десять секунд он будет на лестнице живой и невредимый. Ещё десять секунд… Что же это говорил велосипедист об аплодисментах: «Моя девчонка – пустое место!»? Ах! Ей нельзя думать! «Пять! Шесть! Семь!»
Она напрягла всё тело для последнего усилия. Жак висел на зубнике. Теперь она должна держать его очень ровно, без толчка и паузы. «Восемь! Девять! Десять!» Опять ужасное облачко перед глазами. Поднимается… поднимается… Никогда ещё её тело так не болело; острая боль разрывала ей бок. Нет! Это просто Жак пролезал между перекладинами – его рука уже достаёт до верёвочной лестницы. Теперь он в безопасности, чтобы ни случилось.
Больше Марта не могла сдерживаться. Голова наполнилась странными мыслями. Она видела Жака, обернувшегося к ней, ей показалось, что он что-то крикнул. Руки её нащупывали перекладины лестницы, нога соскользнула, но ещё ничего не произошло. Казалось, время замерло. Мысли в её голове проносились, как лошади на ринге, – по кругу, по кругу. Она снова увидела Бобби в стойле. Она видела миллионы лиц, запрокинутых к ней в ожидании; она услышала слова отца: «Никакая беда не случится с тобой, если ты не будешь бояться, если ты сама не накликаешь беду!»
Так, значит, это и есть Страх – чёрный слепой колодец, в который она теперь падает? Её упругое тело задохнулось в стремительном броске.
Она так и не узнала, что это земля ударила её.
Жак не был виноват, да никто и не обвинял его. Алжирские акробаты, ожидавшие своего выхода, видели, как всё произошло.
Марта сделала всё, чтобы Жак оказался в безопасности, потом у неё соскользнула нога. Она была почти между перекладинами, но у неё не выдержали нервы. Она схватилась за проволоку. Ну вот так и бывает: как только вы начинаете хвататься за что попало – вы погибли!
Происшествие получило скандальную огласку, и, конечно, до конца сезона опять стали натягивать сетку.
И всё же старый папаша Мартен поступил несправедливо с Жаком, уволив его из цирка сразу после случившегося только потому, что велосипедист заявил, будто Жак хотел этого несчастья! Все знали, что Адольф готов очернить любого, кто пользуется большим успехом, чем он.
На самом деле на его увольнении настояла мамаша Мартен. Это она сказала папаше Мартену, глядя на маленький комок розового тюля и блёсток:
- Пусть Жак убирается!
Папаша Мартен запротестовал:
- Голубка моя, – сказал он, – не его вина, что малышка упала! Он имел право остаться в живых!
- Этот-то имел право, – угрюмо повторила мамаша Мартен, – пока Марта была жива… несомненно, он пользовался своими правами! Но теперь, когда она мертва… у малышки есть свои права!