Индус и его змеиная семейка
Владимир Михал
Противнее змей, скажу вам, для меня ничего на свете нет. Хоть они и разные – то питон с головой, как средневековый башмак, то кобра, у которой башка плоская, словно раздавленная, – для меня всё одно: змея, только и жди, что она вас так цапнет, что потом целый штаб докторов не поможет. А знаете, кстати, что, чем змея меньше, тем опаснее? Наш младший в уколе учил пословицу: «маленькая, мол, змейка громче шипит» или ещё что-то в этом роде. Я это к тому, что черт с ней, что шипит, пусть себе шипит. А то ведь и кусает. Кусанёт раз-два – и ваших нет. Конец вам.
Одним словом, не выношу я змей. И надо же, именно со мной такое приключилось. Бывает же! Как вспомню, мороз по коже. Бррр…
Было это в цирке Гагенбека. Всё шло, по-русски говоря, «харашо», а по-американски «ол-райт»; играли мы в оркестре не хуже Филадельфийского симфонического, налево тоже можно было подработать; в общем, жаловаться грех. Да, к чему это я? Ах да, рядом с нами – в соседнем фургоне – жил факир.
Злейшему врагу не пожелаю такого соседа. Черт с ним, что на ужин он съедал пару битых бутылок, черт с ним, что бритвы глотал, не моргну глазом, черт с ним, что в глотку себе засовывал меч Петра Великого да всё это запивал миской горящего бензина. Тут всё дело понятное, чистый факт. До этого мне никакого дела. И плевать мне, что спал он на гвоздях. Как-то раз, помню, специально, чтобы нас повеселить, проглотил мою бритву, понятно, раскрытую, а потом назад отдал. Верите, я ею после того даже бриться не мог, до того мне противно стало. Но вообще-то я все его штучки сносил терпеливо, можно сказать, героически.
Но беда была в том, что он, подлец, факир этот, держал в фургоне весь свой зверинец. Удава, правда, того в клетку запирал. И то сказать: удав у него был не хуже лохнесского чудовища. Удаву он воли не давал, тут ничего не скажу, зато змей помельче в его комнате была тысяча, не меньше. Накажи меня Будда, если вру, – змеи у него копошились на полу, как пиявки в пруду. А уж он с этой дрянью нянчился и миловался, только что не целовал, а трясся над ними, и не дай бог на этих змей косо посмотреть. Спаси, Господи, мою душу! Я всё-таки европеец, притом из деревни из-под Сушиц, знаете, на Шумаве? Что такое гадюка, понять могу. Как, бывало, в наших краях этакого гада ползучего увижу, стазу хвать его камнем, чтоб мокрое место от него осталось.
А наш факир этой всей сволочи давал по себе лазить: и по лицу-то они ему ползают, и с ушей свисают, и вокруг шеи обвиваются, и на руках, как браслеты, и между пальцев на ногах переплетаются… А уж на кровати их, а стол так ими и кишит, тарелки не видно. Попробуй-ка расскажи кому в наших местах, иного, знаете ли, и стошнит.
И ещё стояли у этого факира всюду корзинки – черт их разберёт, которая со змеями, а в которую он грязное бельё складывает.
Ну а так-то парень он был «харашо-ол-райт». Если правда, что молчание золото, то быть ему миллионером.
Мы его называли Индусом. Факиром звать, знаете, как-то невежливо. У нас так не принято. Ну, к примеру, меня же называют не «контрабасистом», а Франтой – и красиво и прилично. А его мы, значит, назвали Индусом, и он к этому привык. Вроде бы ему это имя даже нравилось, хотя черта лысого у него поймёшь, вечно он ходил с таким видом, будто только что изобрёл земной шар. У него не поймёшь, когда злится, когда радуется. Ровно держался всё время. И то сказать: чтобы жевать осколки и сабли да горящим бензином запивать, тут, знаете, какой характер нужен?
Да значит, сижу я как-то на приступочке, на солнышке пригрелся, а тут наш сосед своё змеиное гнездо открывает. И тут, знаете, на порог полезла вся нечисть. Бррр, твари скользкие! Через минуту их там была целая куча. Я чуть сознание не потерял. Но держусь, молчу.
Однако когда вся эта компания полезла дальше и поползла по лестнице, тут уж я не выдержал.
- Индус, говорю, ты тут?
Он, значит, высунулся: чего, мол, надо?
- Присмотрел бы за своим сокровищем! Шныряет ведь повсюду. Того и гляди, под одеяло заберётся. Загони ты их назад в курятник, дай человеку покурить спокойно!
Он, значит, только головой закивал. Сообразил, хоть по-нашему и не понимал ни шиша, и давай своих гадов по траве собирать, словно улиток каких, а потом у себя дома ещё на дудочке заиграл что-то очень жалостное, чтоб они, значит, не слишком огорчались.
У всех, скажу вам, свой вкус, но со мной что ни делай, не могу змеей терпеть.
И надо же, чтоб аккурат со мной такое случилось! Как-то тоже, значит, после обеда выхожу я из фургона – и что я вижу? Наш факир на коленях шастает в траве, лезет под свой фургончик, время от времени тихонько свистит и всё ищет, ищет чего-то. И никак не может найти. Потом начал возиться под нашим фургоном – тут уж нам стало не по себе.
- Эй, Индус, у тебя часом, не бестии твои разбежались? – спрашиваю.
Он головой кивает. Ну, господа хорошие, это уж маленько чересчур.
- Рожа твоя эфиопская, сколько у тебя их по описи не хватает? – заорал на него Пепик Подлага, тоже наш парень, оркестрант.
А Индус, значит, так скромненько палец показывает – одна, мол, единственная змейка. И чтоб нам понятно было, что за змейка, берёт у меня из рук ботинок (только я ботинки чистить собрался), вытягивает оттуда шнурок: такая, мол, даже ещё короче, – и всего одна.
- Слушай Индус, а ведь тут не до шуток, – я опять говорю.
Он, значит, головой вертит, мол, нет, не до шуток. Тут опять Пепик влез:
- Ядовитая она, поганка эта?
И Индус, значит, огорченно кивает, да, мол, ядовитая.
- Сильно ядовитая? – кричит Пепик.
Факир на нас смотрит и тихо говорит:
- Зильно ядофитый – и змерть. Зильно ядофитый, зильно. Хороший, хороший, но наступить – и кусать. Атансьон! Зильно ядофитый.
Можете себе представить, как мы обрадовались! Люди добрые, да мы свой фургон скребли, как перед свадьбой. Всё вверх дном перевернули, вечером к постелям подойти боялись. Крышка нам, да и всё тут; этакая гадина в доме, да где же это видано! Вообще я этих змей недолюбливаю.
Что бы мы ни делали, а этого паскудника сопливого так и не нашли, а факир всё ищет, ищет, лазает на четвереньках в траве. Пепик ещё, помню, ругался: давно, мол, надо было выкурить к чертям собачьим всю эту бражку; пожнет он неё нечистой силой. И вообще нам всем тошновато стало.
Но прошёл день, другой, третий; ничего не случилось, и мы постепенно начали успокаиваться.
Пока однажды…
…В антракте поставил я контрабас в угол, а сам побежал в буфет пива выпить. Дело минутное, тут же назад вернулся. Хочу, значит, контрабас в руки взять, и… Не спрашивайте, что увидел… Из отверстия в инструменте лезет маленький, коричневый живой шнурок от ботинок. Лезет, тварь такая!
Я как заору, пальцем показываю – ребята увидели и обомлели.
В миг мы все оказались в противоположном углу, и я завопил, чтобы позвали факира, чтоб он немедленно бежал к нам наверх. Он и вправду влетел, как черт на верёвочке. Сел на корточки и начал тихонько насвистывать. А шнурочек этот замер, поднял головку и полез по струнам вниз, покорный такой, как овечка. Бррр. Для меня это уже слишком.
Но если бы на этом дело кончилось! Ох, господа хорошие, до конца было ещё далеко. Индус продолжал свистеть, а в отверстии появился следующий «живой шнурок», маленький-маленький, и немедленно пополз за первым.
Мы все сгрудились в углу, а директор цирка внизу криком изошёл, поскольку антракт кончился и непонятно, чего мы тянем. Знать бы ему, что у нас творилось!
Индус всё свистит и свистит, а из контрабаса выползает следующий ядовитый «шнурок». Потом ещё один, а за ним ещё несколько таких же. Глаза б мои не глядели! Вся эта компания выстроилась перед факиром, как детишки в детском садике, а потом вытянулись как на параде, только что не зашипели факирский национальный гимн.
Тут наш Индус одним махом сгрёб их всех в коробку, и на том спектакль кончился.
Пора было играть, а я не мог заставить себя прикоснуться к контрабасу. Руки вспотели, тряслись и совсем меня не слушались. Прямо как после удара. Хватаю я тут факира за рукав и кричу ему хриплым голосом:
- Эй, Индус, проверь инструмент по-человечески! Если там хоть какая тварь осталась, я об тебя контрабас обломаю!
Факир, чтобы меня успокоить, ещё пару минут свистел прямо в контрабас, а потом спокойно кивнул, больше, мол, ничего не высвистишь.
Так ли, не так ли – не знаю, а ещё несколько дней я не мог прийти в себя. До сих пор вспоминать неохота, как в моём контрабасе устроилась ядовитая семейка. Бывает же такое! Да, вот что случилось со мной в цирке Гагенбека, где в остальном всё шло «харашо-ол-райт».
Прости меня, Боже, а только змей я люто ненавижу, особенно с тех пор.